Дедушкины байки - Огнёвское

С самых малых лет , как себя помню , шибко я любил дедушкины байки слушать . Иной раз заслушаешься , раскрыв рот , и не понимаешь , в за правду так всё было , или деда сказку сказывает . . Побывальщину эту дед Иван от своего дедушки Евлея слышал , а тому его дед Пётр сказывал , про своего старшего брата Данилку . Ох и давно же это было , лет двести тому минуло , а то и боле . . .

Тогда эти края еще не обжиты были. В царстве нашем в ту пору вовсе «кислые» времена настали, как потом в книгах пропишут - Смутное время , а простому человеку беда да и только . Голод и разорение по всей Руси-матушке . Стон и плачь ! Пустые , брошенные деревни , сожженные дома , только чёрное вороньё кружит , окончательную погибель накликает. А людей пойди - поищи . . .

Голод хуже барской плётки народ гонит . Уходили кто на нижний Дон , кто в северные леса, а кто за Урал Камень. Вот и мои предки , в поисках лучшей доли , оказались в вотчине купцов Строгановых , хозяев земель сибирских .

Прародитель всему нашему роду - Иван Афанасьев сын , ( по фамилии крестьян , тогда ещё , не величали , а писались по Отцову имени или по прозвищу ) он большим мастером по кузнечному делу считался , а кузнечное ремесло, тогда, наипервейшее было, весь железный инвентарь, что мужику в хозяйстве необходим, кузнецы справляли . Так пращур наш, Иван, добрым мастером был , и к работе усерден . Вот его и приняли, со всем семейством, в монастырской слободе, Спаского монастыря , что на берегу, под горою стоит, где малая речка Пыскорка в великую реку Каму впадает . Да вот не долго они там пробыли, даже обжиться ладом не успели . Уж больно прижимисты, да жадны, купцы Строгановы оказались . Со всего старались свой барыш нарастить, с каждого свою копейку выдавить. И монастырских служек данью непомерной обложили . На монастырь деньги жертвовали, грехи свои замаливали, а потом с крестьян втридорога взыскивали . Для большого семейства непомерная была ноша .

И подались наши переселенцы дальше на восток, за Камень. На новые земли, что казачий атаман Ермак Тимофеевич у хана Кучума отвоевал . Подались те вольные земли обживать, дворы ставить, лес корчевать, да пашни пахать . И ни чего, акромя земли, да мирной жизни на этой земле, русскому крестьянину и не надобно было . Всё сам построит, жизнь наладит, и себя и всю округу накормит .

Долго пробирались по лесным тропам, топким низинам, горным перевалам. Пять выносливых лошадей башкирской породы были нам в помощь, а где и им было не под силу тянуть, нагруженные крестьянским скарбом, подводы, всё перетаскивали на руках . И так, долгих два месяца. Из трёх дойных коров, что гнали с собой, две пали. Половина курей передохла. Верный пес, Буянка, гонявший звонким лаем в начале пути дичь по лесам, ели волочился, тоскливо поскуливая. Оголодали все - страсть . В конец из сил выбились, на скотину и на людей, без слёз и не глянешь . Но страдания были не напрасны . Бог вознаградил за все наши муки . Хорошее место присмотрели на реке Исеть, озеро рядом, луга заливные, а стало быть покосы, и лес кругом, кондовый, деревья-то в два обхвата, залюбуешься . И зверья, и рыбы, и птицы, - всего вдоволь . А земля-то какая плодородная, чисто чернозём! И барской «палки» над тобой нет, и от Государевых податей переселенцам послабление на первые годы было обещано. Ходи веселенько – да работай крутенько, знай не ленись .

Иван-то Афанасьевич, не одной семьёй приехал, а с братьями. Братья, Василий, да Ефрем, тоже семейные. Вот и взялись дружно за работу, всем гуртом . Дело крестьянское им с малых лет привычное, всё до тонкости знают. С ранней зорьки до заката робят, друг дружке помогают. Избы поставили, не великие хоромы, конечно, но крепкие, добротные . На том месте, где лес на постройку брали, пни выкорчевали, место расчистили, огнище запалили, чтоб на другой год пашню пахать, зерно сеять, хлебушек выращивать . И к речке присматриваться начали, ладно бы на ней мельницу поставить, стали место, получше, приискивать . Трудно, конечно, было на новом месте обживаться, но зато радостно, вольную жизнь почувствовали . . .

Но пришла беда страшная !

Всё рухнуло!

Оборвалось в один миг . . .

Данилко-то старшенький из ребят у Ивана Афанасьевича был, ему в ту пору десятый годок пошёл. Вот как он, внукам, про тот день рассказывал :

- В конце весны это было, на второй год, как мы на новом месте обосновались. Вторую зиму уж зимовали. Первую зиму туго было, голодно, но перестрадали, перемогли . Вторую же зиму уже полегче стало, а весна пришла, вовсе веселее дело пошло. Когда солнышко пригревает, да птахи небесные поют, и на душе радостнее. Проснулся я в то утро от ласковых прикосновений материнских рук. На всю жизнь я запомнил эти родные руки. Лик, матушки, с трудом видится, а руки помню. Она погладила русые, непокорные, вихры:

- Вставай, Данилушка, просыпайся родимый, отец-то давно в поле. И нам, ноне, работы больно много, я уж и хлебушка испекла. Я открыл глаза и увидел, как яркое, утреннее солнце, пробившись сквозь маленькое оконце, заливает, бревенчатые, стены, ослепительно нежным теплом . Радость жизни, радость бытия, неосознанно, исподволь, наполняла мою душу.

Я скинул суконный зипун, которым укрывался на ночь, и кинулся к столу, на котором лежали караваи свежего, горячего хлеба.

- Умойся сперва, ух скаженный –

Но я уже успел отломить краюху, самого вкусного, на свете, хлеба. Хлеб с запахом маминых рук … или это мамины руки пахли хлебом … сейчас уже и не вспомнишь …

Через минуту я был уже в сеннике. Доедая на ходу свой нехитрый завтрак, начал убирать остатки старого, прошлогоднего сена. Работалось легко и радостно . Солнечные блики, играя между собой, перескакивают с листка на листок, и трели птиц заполняют собой всё утро . И было в этих листьях и солнце обещание чуда и счастья …

- Татары!!!

Пронзительный, полный ужаса, крик матери, пронзил меня страхом. Буян, зашёлся злым лаем.

- Данила, беги! В лес беги!

Кубарем скатился я с сенника и опрометью кинулся через огород и дальше через луг, к спасительному лесу . С малых лет мы слышали рассказы про то, как нападают бусурманы, всех убивают или в полон уводят . Охваченный ужасом, я бежал , бежал , а луг всё не кончался, он показался неожиданно огромным . Над головой провизжала стрела, совсем рядом, задев по волосам, придала мне необычайной прыти. Вот и спасительный лес . Я не бежал, летел, ни чего не видя перед собой, не замечая, как ветки хлещут меня по лицу, по рукам, раздирая рубаху . Сердце бешено колотилось, мне казалось, что весь я стал сплошным сердцем и сейчас разорвусь от напряжения . Ноги предательски стали заплетаться, подкашиваться. Без сил рухнул в траву, всем телом сотрясаясь от слез, страха и горя .

- Я, Трус ! Трус ! Трус !!! Больше всего на свете хотел я, в тот миг, стать большим и сильным!

Но что же, безоружный мальчик, мог сделать против вооруженных воинов-кочевников. Обида и слезы душили меня. Нервная дрожь сотрясало всё тело. Моё сердце вело борьбу с испуганной душой. Перебороть страх, вернуться! Там моя семья, родные мне люди, мама, малые братья, отец, дядья со всеми домашними. Но не то, что встать на ноги, даже пошевелиться не было моих сил. Жуткий страх парализовал волю, сковал всё тело. И только сердце, моё маленькое, храброе сердце, бешено колотилось, силясь вырваться из трусливого тела и умчаться назад, к моей семье.

Не знаю, сколько минут, или часов, продолжались мои неистовые рыдания. А когда слёз уже не было, на смену им и страху пришла злоба и отчаянная ярость. Как маленький, хищный зверёк я был готов вцепиться зубами в любого врага. Вооружившись увесистой палкой, кинулся назад, к дому. Злость и ненависть, злость на себя и ненависть к врагам, предавали мне силы. Казалось, что бегу еще быстрее, чем убегал. Всё, с огромной скоростью, мелькало перед глазами, в голове, мои мысли закрутились в непонятный клубок.

Горячка.

Бешенство.

Порыв…

Что-то захлюпало под ногами, продолжаю бежать, еще шаг, еще, и я, с брызгами, проваливаюсь в воду. Внезапный ШОК, от холодной воды, приводит меня в чувства. Закрученный, как пружина, клубок эмоций, начинает медленно расплетаться. Сознание проясняется. Мысли выпрямляются. - - Болото - - Откуда взялось болото? - - Это Орлово болото! Сюда, прошлым летом, ходили мы с отцом на охоту, стрелять диких уток. Тут, в первый раз, взял я в руки отцовский лук. А дом – дом совсем в другой стороне! Как я попал сюда? В горячечном бреду я бежал не к дому. А совершенно в обратном направлении…

Судьба сыграла со мной таку штуку. Толи черти завели меня в ловушку, толи ангелы увели подальше от дома, спасая от разбойных людей. Что это было? Как тут разберёшь. Одно к добру – палка была в руках, без неё не выбраться бы мне из поганой трясины. Молодой организм цеплялся за жизнь, а черная, ледяная бездна, затягивала, обещая конец мучений и вечный покой. Долго шла борьба жизни и смерти …

На этот раз жизнь победила. Совершенно истерзанный и опустошённый , едва живой, полностью обессиленный, выполз я на сухой пригорок, и затих. Силы оставили меня, спасительный, мертвецкий сон овладел измученным, в конец, телом.

Когда холод и голод прогнали дрёму, солнце уже катилось к закату. По лесу поползли длинные, зловещие тени. Вся одежда была, насквозь, мокрой. Меня колотил озноб, зубы отстукивали мелкую дробь, но голова соображала ясно и четко. Оставаться в лесу на ночь – верная смерть. Либо – околею от холода, либо – волки загрызут. Пока светло – двигаться домой, не теряя ни минуты. Быстрее чтоб согреется. На этот раз шёл я с оглядкой, постоянно сверяясь со всеми приметками, так тятенька учил, когда мы в этот лес ходили.

Вот там елань, большая, будет.

- А теперь, вон на те большущи сосны держи - вспоминал я отцовы наставления.

Дальше так надо идти, чтоб, закатное, солнце в спину было. И надо согреваться, махать руками, сильней, как мельница.

Скоро сосны закончатся, березняк пойдёт. Быстрее идти. Успеть до ночи.

А вот и роща берёзовая. И как будто, светлее стало от белёсых стволов, и на душе теплей – за рощей луг, а там – дом. Но чёрным дымом на горизонте, напомнило о себе, сегодняшнее, зловещее утро.

Самые худшие догадки, черным дымом, заволакивали мою душу. В глазах потемнело …

Совершенно опустошённый, брёл ни чего не видя, кроме огненных всполохов, на том самом месте, где еще утром стояли дома. Где совсем недавно было счастье – была мама.

Забыться, умереть, прямо сейчас, жить с этим не под силу. Ноги не держали меня. Опустившись на землю я, беззвучно заплакал. Слёз уже не было, только плечи вздрагивали при каждом спазме горла. Повсюду продолжали свою пляску языки пламени. Невыносимо пахло гарью. И эта гнетущая, смертельная тишина. И только волки выли где-то далеко на месяц, показавшийся над лесом…

Время замерло… Остановилось…

Я сидел в полном оцепенении , взгляд блуждал по остаткам пожарища, по тлеющим головешкам. И только печка, выделялась своим, одиноким, гордым силуэтом, с укором говоря мне:

- я одна выстояла, я одна победила…

С твердым намерением быстрее забыться, уснуть, и ни когда не просыпаться, я залез в печь, сжался в тугой комок, и … и должно быть помер …

Яркое солнце, заливало всё своим теплом. Я бежал по тропке средь хлебного поля. Босые ноги весело шлепали утопая в теплой, мягкой пыли, которая разлеталась веселыми брызгами по сторонам. Срывая спелые, тяжелые колосья, я растирал их в ладонях, сдувал сор и закидывал, молодые, налитые зерна в рот. На встречу, ласково улыбаясь, шла мама. Её, широко распахнутые, руки сейчас обнимут меня с такой любовью и заботой, на которую способно только материнское сердце. Чуть позади, шёл отец, как всегда серьёзный и строгий, вел за руки меньших братьев, погодков, Петра и Ефремку.

Но что-то острое больно толкает меня в бок, мешает приблизиться к маме.

- Да он, никак, живой - голос чужой, трескучий. – Гляди куды забился, а ну вылазь, покажись, кто ты есть»

Тяжёлые веки не хотят размыкаться. Сознание тормозит, пытаясь зацепится за спасительный сон. (Но реальность, всегда, вторгается неумолимо жестоко.) Меня с силой вытаскивают, за ноги, на свет божий. Уже утро, но солнце еще не взошло. Вокруг люди, в кольчугах, при оружии. Не татары, вроде наши, русские. Как, они, здесь? – Кто они? – Зачем не дали мне обнять мамку?.. Меня шатало, всё вокруг расплывалось, упасть не дали, подхватили на руки:

– Ээ, паря, да у тебя жар. Михайло! Живо неси его на струг, жиром барсучьим натри, да в тулуп укутай. А мы тут еще оглядимся.

Я опять проваливаюсь в забытьё. Жаркое солнце уже не греет, а печёт без удержу. И огонь – кругом огонь. Языки пламени пляшут, беснуются. Мне нестерпимо жарко, но выбраться из огненного плена невозможно.

Кто-то, настойчиво, тормошит моё плечо: – «Проснись, малец, похлебай ушицы, пока не простыла» - на этот раз, голос молодой, мягкий: – «Поесть тебе надо, уж второй день в бреду» С трудом открываю глаза. Озираюсь кругом, силясь понять – что происходит, кто я, где я? Воспоминания страшного утра обрушиваются на меня чёрной лавиной. Не слова, а ВОЙ – ВОЙ раненого зверя, вырвался из самых глубин истерзанной плоти.

- Да что ты, миленький, тише, тише. Мы тебя в обиду не дадим - молодой казак, лет семнадцати, неловко обнимал меня, успокаивая: -и мамку твою отыщем. Ох, и досталось, видать, тебе. А ну держи ложку, сил то на ложку хватит? Не кисни – надо жить! - одобрительно поглаживал меня по голове: -ты теперь казак, раз к казакам попал. Уха-то знатная, наваристая. Вот с хлебушком у нас туговато, так я тебе сухариков накрошил. Знай охобачивай. Медленно, ложка за ложкой, глоток за глотком, стал я прихлёбывать, живительную, жижу. Молодой организм сразу отозвался пробуждающимся аппетитом. В потухшем взгляде стало появляться любопытство.

Мы плыли по довольно широкой реке, на не большом, казацком, струге. Плыли по течению, парус был спущен, вёсла были подняты, только кормчий, ловко работал рулевым веслом, направляя лодку на стрежень. . Стуг был загружен каким-то скарбом. Людей не много, около десятка, все обедали, примостившись, кому, где удобней. На реке мы были не одиноки. Впереди скользило еще одно судёнышко, должно быть, тоже казацкое, из даля не разберёшь.

После обеда веки потяжелели и меня заволокло приятной дрёмой … Мне опять снились мама, отец, наш дом и солнечные блики на теплых брёвнах стен. Нежносладко пахло маминым хлебом и свежескошенной травой… Эти яркие сны, на всю жизнь, останутся самыми теплыми воспоминаниями моего, рано оборвавшегося детства.

От сильного толчка меня, неожиданно, швырнуло вперед и я ударился лбом о бочку, притороченную к левому борту. Мы пристали к пологому берегу, второй струг стоял рядом. Все суетились, спрыгивая на берег, разгорячено переговариваясь. Все взоры были устремлены на крутую возвышенность, у подножия которой стояли наши лодки. Почёсывая ушибленный лоб и пристальней озираясь по сторонам, я явственно различил последствия недавнего пожарища. И тут пожар! Увиденное ввело меня в оцепенение. Моё притихшее горе всколыхнулось, дыхание перехватило и тихие слёза покатились по щекам. Уткнувшись в укромный угол я, беззвучно, плакал, стесняясь показывать свою слабость.

Но детское горе не долгое. Вскоре, громкие крики на берегу привлекли моё внимание. Служивые люди возбужденно приветствовали нового человека. Пришедший был стар, с длинной, всклоченной бородой, но еще крепок, ступал твердо и уверенно. Одежда на нем была потрёпана, измазана сажей и грязью. Что-то торопливо рассказывая, он то и дело всплескивал руками и немного суетливо осенял себя крестным знамением. В глазах его стояли слезы. Он плакал. Плакал, совершенно не стесняясь своих эмоций. Казачий атаман обнимал его успокаивая. Это заинтересовало меня, захотелось, непременно, услышать, что он рассказывает. Я силился разобрать, о чем они говорят, но тщетно. До меня долетали, лишь, отдельные слова, обрывки фраз, которые, старец, выкрикивал более громко – калмыки – пожарище – калмыки – в полон, увели – икона, чудо – сожгли часовню – хищники окаянные – икона уцелела, чудо – один я спасся, один. Последние слова заставили моё сердце сжаться – я тоже остался ОДИН! Желая получше расслышать разговор, потянулся вперед и чуть не полетел, через борт, в воду. Тот молодой казачок, что кормил меня ухой, поддержал меня.

- Ну что, оголец, оправился? Звать то тебя как?

- Данила.

- А меня Иван.

- Айда, Данилка, на берег, ножками потопай-походи, скоро каши наварят, вечерять будем.

Заканчивался еще один день, моей новой, самостоятельной, жизни. Что стало с моими родными, и что ждет меня впереди, я не знал. На берегу уже полыхал костер, я поспешил поближе к огню, меня всё еще немного знобило. Тут же, у костра ,устроились для беседы, казачий голова и старец Далмат, это он встречал нас на этом, безлюдном, берегу реки Исети, у подошвы «Белого Городища» - так исстари называли эту возвышенность кочевые народы.

- Да, Димитрий – говорил, могучий атаман, обнимая старца за плечи –

- наши отцы, еще с Ермаком Тимофеевичем, Кучумовичей тут бивали, да не хватило воли Государевой, житьё-бытьё в этих краях устроить. Вот иноверцы и лютуют, измываются над православным людом. Надобно остроги ставить, починки заводить, подвести все земли Сибирские под власть Московскую.

- Дай то Бог! Дай то Бог! – отзывался старец, быстро крестясь. - Дело то не быстрое.

- Начало уже положено. Прошлый год, Исетский острог заложили. Вот служилых людей туда везу, да оружейный запас. И тебе пищаль оставлю, и пороху, и свинца на пульки. Лук да стрелы, знаю, сам сладишь, дело тебе знакомое.

- Кресало! – старец оживился, вспомнив об очень важном. – кресало надобно, огонь разжечь нечем, а баз огня жизни нет. И согреет огонь и накормит, а как с другой стороны глянешь и зло от огня великое, и смерть.

- Отец, Далмат, поехали с нами. В Исетском остроге Храм строят, ну как ты тут один. Душа за тебя болит.

- Да нешто я один!? Господь, всегда, со мной! Господь и Матерь Божия меня на это дело сподвигли, и неотступно со мной прибывают. Ведь чудо как я уцелел!? А икона! – отшельник пришёл в необычайное волнение – Икона то, Успенская, милостью Неба, в пожарище цела осталась, лишь самую малость опалившись. Одно пятно черное на ней, не иначе в том месте, дерзновенная, рука супостата святыни касалась. Нет! Нет! И не уговаривай. Тут моё место. Тут совершать мне подвиги духовные во славу Бога нашего Иисуса Христа. В том моя стезя и стою на ней крепко и верой тверд. И речи против не веди, слушать не стану. Ты мне лучше топорик оставь, невод, да наковаленку.

- Да нет у меня наковаленки – рассмеялся, суровый казак, дивясь упорству и крепкой вере Далмата – а невод да топор, с превеликой радостью, и мучицей поделимся. А вот и каша готова, трапезничать пора, Благослови, Отче.

- Во имя Отца и Сына и Святого Духа! Аминь!

С лёгким сердцем принялись мы за наш, нехитрый, ужин.

Это была первая, моя, встреча с основателем Далматовского монастыря – иноком Далматом. Тогда не знал я, что еще не раз сойдутся наши дороги и не единожды будет даровано мне благословение «Святого Старца».

До поздней ночи, пока сон не сморил меня, раскрыв рот, ловил я каждое слово, мудрого инока. Те речи, как целебный настой, врачевали израненную душу. На утро, еще затемно, мы отплывали. Все прощались с мужественным отшельником, остававшимся один на один с окружающим миром. При расставание он первый раз Благословил меня, назвав «братом по несчастию». Долго, не отрываясь, смотрел я, на одинокую фигуру, гордо стоящую, с расправленными плечами, как твердое утверждение Веры Православной на этой земле – Я ЕСТЬ. – Я ЗДЕСЬ. – и со мной БОГ. Порывы ветра с реки трепали его седеющие волосы, предутренний туман заволакивал со всех сторон, пока совсем не скрыл от моего взора мужественного, несгибаемого, монаха, навсегда оставшегося примером истового служения Богу.

Впереди, на реке, как и в жизни, нас ждало много трудностей, порогов и стремнин. Что стало с моими родными, я так и не узнал. Через много лет, пройдя много испытаний, вернулся я на то место, с женой и детьми. И с другими семьями отстроили наше село. А в центре села, на самом лобном месте, заложили храм Божий. Ибо - пока живет в нас вера православная, и Россия крепко стоять будет!